Николай Туровертов

Поэт Николай Туроверов

Имя этого человека на долгие десятилетия было вычеркнуто из русской литературы. Его стихи тайно в СССР переписывались от руки, во многих казачьих станицах и хуторах ходили легенды, что именно где-то тут то ли он жил, то ли останавливался вместе с казачьими отрядами во время гражданской войны. Участник отряда Чернецова, одного из первых казачьих командиров, поднявших организованное сопротивление на Дону против большевистской власти, пулеметчик артиллерийской команды Донского корпуса, поэт, сумевший с поразительной силой выразить тоску изгнания и трагедию казачества, почти уничтоженного после 1917 года, он вернулся на Родину через двадцать лет после смерти в 1972 году в Париже. Вернулся своими стихами.

Николай Туроверов покинул Россию на одном из последних пароходов во время великого исхода 1920 года. Потом его строки, посвященные тем трагическим ноябрьским дням, долго цитировали, зачастую даже не зная автора:

Уходили мы из Крыма
Среди дыма и огня,
Я с кормы все время мимо
В своего стрелял коня.

Большую часть своей жизни Николай Николаевич Туроверов прожил в столице Франции, но в стихах поразительно точно, без единого лишнего слова, возвращался к родным краям, увидеть которые ему уже так и не было суждено.

"Голгофа" Белого дела, осмысление новой роли, которую русским изгнанникам суждено было сыграть в страшном двадцатом веке, воспоминания о пережитых днях, разломавших и его собственную жизнь, и судьбы современников – вот основные темы стихов Туроверова. Он мог выразить то, что терзало тысячи его соотечественников, мысли и чувства бывших подданных Российской империи, ставших эмигрантами. Их основным смыслом жизни становились воспоминания.

Популярность Туроверова была необычайна, особенно в военных и казачьих кругах русского зарубежья. В эмиграции он был тем, чем были для своих современников Есенин или Высоцкий – настоящим народным поэтом.

"Глубина чувства и мысли, штриховая образность, реальность, скупая сжатость слов и звучность его стихов, как бы кровно вырываются из сердца, любящего и знающего казачий быт… Николай Николаевич начал читать свои стихи… Окончено. Минутная тишина, тишина забытья и дружный взрыв аплодисментов. А потом совершенно незнакомые люди, видевшие впервые Туроверова, шли к нему, жали руку, со слезами на глазах целовали его. Крепкая любовь казака к своему родному краю, так легко совмещавшаяся со служением России, не всегда и не всем, не-казакам, понятная, казалось, была понята всеми, заразила своей силой, объединила всех". Так писал о выступлении Туроверова его друг, еще один знаменитый поэт русского Парижа Владимир Смоленский. Стихи Туроверова появлялись в казачьих газетах и журналах, их переписывали и читали на русских военных и литературных вечерах повсюду, где жили изгнанники из России – Аргентине и Алжире, США и Сербии. И, конечно, Франции – страны, в которой он прожил пятьдесят два года и где нашел вечный покой на знаменитом кладбище Сент-Женевьев-де-Буа. Страна, для которой он нашел такие потрясающие слова.

Лучшие тебе я отдал годы,
Все тебе доверил, не тая –
Франция, страна моей свободы
Мачеха веселая моя.

Но, кроме своего фантастического поэтического таланта, которым он согрел столько людей, Туроверов был еще и историком, и издателем, и организатором выставок. И сегодня специалисты считают его одним из лучших знатоков казачьей иконографии и русского портрета. Если в Париже открывались выставки "Казаки", "Суворов", "1812 год", "Лермонтов", то не было никаких сомнений – за ними стоял этот невысокий, плотный человек. Великий поэт казачества.

Именно Николай Николаевич сделал все, чтобы сохранился музей его родного Лейб-гвардии Атаманского полка, вывезенный казаками в Париж. Он был главным хранителем уникальной библиотеки генерала Дмитрия Ознобишина, он публиковал статьи по истории казачества и русской военной славы. Он правдами и неправдами доставал средства, чтобы выкупать очередную русскую военную реликвию, появившуюся на какой-нибудь парижской барахолке. В научной работе Николай Николаевич всегда был очень тщателен и точен.

"Казачий альманах", "Русская военная старина", календари – чем только не занимался Туроверов. Это вообще довольно сложно представить – все потеряно, кругом чужая речь, нищета, а Туроверов готовит очередную выставку или очередное заседание кружка казаков-литераторов. Он не давал окружающим опускать руки, он заряжал своих товарищей энергией и силой, которая помогала жить.

Искать я буду терпеливо
Следы казачьей старины:
В пыли станичного архива,
В курганах древней целины.
В камнях черкасского раската,
На приазовских островах,
В клинке старинного булата,
В могильных знаках и словах.

В его стихах была подлинная, настоящая ностальгия, та, которой так не хватает сегодняшним "псевдобелогвардейским" бардам. Но строки Туроверова, даже самые трагические, все равно дарили надежду.

Помнишь вьюжный день на Перекопе,
Мертвый конь, разбитые ножны…
Много лет живя с тобой в Европе,
Ничего забыть мы не должны.

Биография Николая Туроверова была очень похожа на судьбы сотен тысяч людей, раздавленных "Красным колесом". Он родился 18 (30-го по новому стилю) марта 1899 года в станице Старочеркасской Области Войска Донского. Мать и отец происходили из старинных казачьих фамилий. Отец, тоже Николай Николаевич был судебным следователем, о матери мы знаем очень мало. Знаем, что ее звали Анна Николаевна Александрова, и что оба они сгинули то ли в лагерях, то ли в ссылке. Туроверов долго не имел о них никаких известий, но память о матери не оставляла его до конца дней.

И скажет негромко и сухо,
Что здесь мне нельзя ночевать,
В лохмотьях босая старуха
Меня не узнавшая мать.

Зато всю жизнь во Франции рядом с ним был младший брат Александр, Шура. Вдова Александра Николаевича, Ирина Ивановна Туроверова, ушедшая из жизни пять лет назад, сделала все, чтобы стихи брата ее мужа, замечательного поэта, наконец-то были изданы в России.

Но вернемся к биографии. После выхода фильма "Никита Михалков. Русский выбор", где одна из серий почти целиком посвящена Туроверову, о "казачьем Есенине" узнали миллионы людей. Письма в Фонд Культуры на имя Михалкова приходят сотнями. И почти везде один вопрос – расскажите больше об этом замечательном поэте.

Итак, все было очень похоже на судьбы других его сверстников. Станица, любящий и зажиточный казачий дом, Каменское реальное училище. А дальше началась первая мировая, и все рухнуло.

Он поступил добровольцем в Лейб-гвардии Атаманский полк, потом ускоренный выпуск Новочеркасского военного училища. Атаманский отряд, отряд полковника Чернецова, Степной поход. В ноябре 1919 г. стал начальником пулеметной команды Родного Атаманского полка. За несколько месяцев до исхода награжден Владимиром 4-й степени и получил чин подъесаула. Несколько раз был ранен, но, наверное, слишком многое надо было ему сделать в этой жизни, и судьба хранила его.

На борт одного из последних пароходов он поднялся вместе с женой, красавицей-казачкой Юлией Александровной Грековой. Они были вместе до 1950 года, когда она ушла из жизни, оставив его и дочь Наталью. Без нее ему предстояло жить еще двадцать два года:

Все тот же воздух, солнце…О простом,
О самом главном: о свидании с милой
Поет мне ветер над ее крестом,
Моей уже намеченной могилой.

Поразительно, как просто он умел сказать о самом главном. Сказать так, что перехватывало горло.

Мы снова в 1920-м. Огромный, продуваемый всеми ветрами лазарет на греческом острове Лемнос, Сербия, где родилась Наталья. Он грузил мешки с мукой, работал батраком и все время, как только была минута, писал стихи. Стихи, которые переписывались, пересказывались, расходились в сотнях списках, потому что молодой казак был поэтом своего поколения и своего времени.

Дальше – Париж, Сорбонна, снова работа по ночам. Пять книг стихов, Иностранный Легион. Стихи и беспрерывная работа по сохранению казачьей и военной русской славы.

Он умер 23 сентября 1972 года в парижском госпитале Ларибуазьер. И сегодня мы можем сказать, что его творчеству еще предстоит долгая и успешная жизнь в России.

 Виктор Леонидов

***

Уходили мы из Крыма
Среди дыма и огня,
Я с кормы все время мимо
В своего стрелял коня.
А он плыл, изнемогая,
За высокою кормой,
Все не веря, все не зная,
Что прощается со мной.
Сколько раз одной могилы
Ожидали мы в бою,
Он все плыл, теряя силы,
Веря в преданность мою.
Мой денщик стрелял не мимо -
Покраснела чуть вода.
Уходящий берег Крыма
Я запомнил навсегда.

***

Конец угарных летних дней.
Висят повсюду паутины.
Средь цветника, у тополей,
Как пятна крови, георгины.
Во всем осенний чуткий сон.
В янтарь оделися осины.
И в стеклах дома, у колонн,
Вечерний свет зажег рубины.

1915

Двух вороных могучий бег,
Полозьев шум слегка хрустящий,
Морозный день и ветер мчащий
Лицу навстречу колкий снег.
О, как родны и ветла вех,
И дым поземки мутно синий,
И кучера на шапке мех
И на усах пушистый иней.

1916

Закат окрасил облака
И лег в реке отсветом рыжим.
Плотва склевала червяка, —
Мой поплавок давно недвижим.
Струит в лицо степная тишь
Последний хмель благоуханий.
Гляжу на сохнущий камыш
И не мечтаю о сазане.

1916

Пустынно стало за гумном и голо.
Снопы в скирду сложили у плетня;
И запахом укропного рассола
Пропитан воздух солнечного дня.
Лишь воробьев, в пыли купаясь, стайка
Одна на улице. О, страдная пора!
С кадушкой огурцов хлопочет молодайка,
И слышен крик ее с соседнего двора.

1917

Вокруг простор пустынный и безбрежный,
А тут шалаш, бакшевник — дед глухой.
И запах дынь настойчивый и нежный
И скрип кузнечика в огудине сухой.
Арбуз не вкусен вяло-тепловатый.
И я смотрю, прищурившись слегка,
Как медленно плывут, кусками легкой ваты,
В глубоком небе облака.

1918

Сижу с утра сегодня на коне;
Но лень слезать, чтоб подтянуть подпруги.
Борзой кобель, горбатый и муругий,
Рысит покорно рядом по стерне.
Я знаю, этот день, не первый и не новый,
Собой не завершит теперь в степи мой путь.
И вспомню после остро, как-нибудь,
И эти облака и запах чебрецовый.

1919

Когда-то мимо этих плес
Шли половцы и печенеги.
О, древний шлях! Дремлю в телеге
Под скрип несмазанных колес.
И снится мне всё тот же сон —
Склонясь ко мне поют две бабы,
Напев их, медленный и слабый,
Меня томит, как долгий стон.

1920

Клубятся вихри — призрачные птицы.
Июльский день. В мажарах казаки.
Склонилися по ветру будяки
На круглой крыше каменной гробницы.
Струится зной. Уходят вереницы
Далеких гор. Маячат тополя,
А казаки поют, что где-то есть поля,
И косяки кобыл и вольные станицы.

1920

Мы шли в сухой и пыльной мгле
По раскаленной крымской глине.
Бахчисарай, как хан в седле,
Дремал в глубокой котловине
И в этот день в Чуфут-кале,
Сорвав бессмертники сухие,
Я выцарапал на скале:
Двадцатый год — прощай Россия!

1920

ЛЕМНОС

1.

Февральский день и тихий и жемчужный
Белесо отразился в зеркале воды.
Прошли вдвоем. Чуть видные следы
Остались на песке. Шум лагеря ненужный
Лениво затихал...

2.

В полдневный час у пристани, когда
Струился зной от камня и железа,
Грузили мы баржу под взглядом сенгалеза
И отражала нас стеклянная вода.
Мы смутно помним прошлые года,
Неся по сходням соль, в чувалах хлеб и мыло.
В один недавний сон слилося всё, что было
И всё, что не было, быть может, никогда.

3.

Прорезал облака уже последний луч.
Дохнуло море солью сыровато
И краски расцвели внезапно и богато
На склонах смугло-желтоватых круч.
Минувшего нашел заветный ключ, —
Знаком залив, знакома эта влага:
Мне в детстве снился зной архипелага
И этот мыс на фоне сизых туч.

1921

ВОЛЬНИЦА

Минуя грозных стен Азова,
Подняв косые паруса,
В который раз смотрели снова
Вы на чужие небеса?
Который раз в открытом море,
С уключин смыв чужую кровь,
Несли вы дальше смерть и горе
В туман турецких берегов.
Но и средь вас не видел многих
В пути обратном атаман,
Когда меж берегов пологих
Ваш возвращался караван.
Ковры Царьграда и Дамаска
В Дону купали каюки;
На низкой пристани Черкасска
Вас ожидали старики;
Но прежде чем делить добычу,
Вы лучший камень и ковер,
Блюдя прадедовский обычай,
Несли торжественно в собор,
И прибавляли вновь к оправе
Икон сверкающий алмаз,
Чтоб сохранить казачьей славе
Благую ласку Божьих глаз.

1922

ИЗ ПОЭМЫ "НОВОЧЕРКАССК"

Меня с тобой связали узы
Моих прадедов и дедов, —
Не мне-ль теперь просить у музы
И нужных рифм и нужных слов?
Воспоминаний кубок пенный,
Среди скитаний и невзгод,
Не мне-ль душою неизменной
Испить указан был черед?
Но мыслить не могу иначе:
Ты город прошлых тихих дней
И новый вихрь судьбы казачьей
Тебе был смерти холодней.
..........................
..........................
Колокола печально пели.
В домах прощались, во дворе;
Венок плели, кружась, метели
Тебе, мой город, на горе.
Сноси неслыханные муки
Под сень соборного креста.
Я помню, помню день разлуки,
В канун Рождения Христа,
И не забуду звон унылый
Среди снегов декабрьских вьюг
И бешенный галоп кобылы.
Меня бросающей на юг.

1922

МАЙДАН

Они сойдутся в первый раз
На обетованной долине,
Когда трубы звенящий глас
В раю повторит крик павлиний,
Зовя всех мертвых и живых
На суд у Божьего престола
И станут парой часовых
У врат Егорий и Никола;
И сам архангел Михаил,
Спустившись в степь, в лесные чащи
Разрубит плен донских могил,
Подняв высоко меч горящий. —
И Ермака увидит Бог
Разрез очей упрямо смелый,
Носки загнутые сапог,
Шишак и панцырь заржавелый;
В тоске несбывшихся надежд,
От страшной казни безобразен,
Пройдет с своей ватагой Разин,
Не опустив пред Богом вежд;
Булавин промелькнет Кондратий;
Открыв кровавые рубцы,
За ним, — заплата на заплате, —
Пройдут зипунные бойцы,
Кто Русь стерег во тьме столетий,
Пока не грянула пора
И низко их склонились дети
К ботфортам грозного Петра.
В походном синем чекмене,
Как будто только из похода,
Проедет Платов на коне
С полками памятного года;
За ним, средь кликов боевых,
Взметая пыль дороги райской,
Проскачут с множеством других
Бакланов, Греков, Иловайский,
— Все те, кто славу казака
Сплетя со славою имперской,
Донского гнали маштака
В отваге пламенной и дерзкой
Туда, где в грохоте войны
Мужала юная Россия, —
Степей наездники лихие,
Отцов достойные сыны;
Но вот дыханье страшных лет
Повеет в светлых рощах рая
И Каледин, в руках сжимая,
Пробивший сердце пистолет,
Пройдет средь крови и отрепий
Донских последних казаков.
И скажет Бог:
— "Я создал степи
Не для того, чтоб видеть кровь",
— "Был тяжкий крест им в жизни дан",
Заступник вымолвит Никола:
"Всегда просил казачий стан
Меня молиться у Престола".
— "Они сыны моей земли"!
Воскликнет пламенный Егорий:
"Моих волков они блюли
Среди своих степных приморий".
И Бог, в любви изнемогая,
Ладонью скроет влагу вежд
И будет ветер гнуть, играя,
Тяжелый шелк Его одежд.

1922

— "В скитаниях весел будь и волен,
Терпи и жди грядущих встреч, —
Тот не со Мной, кто духом болен,
Тому не встать, кто хочет лечь.
Простор морей, деревья пущи
И зреющий на ниве злак
Откроют бодрым и идущим
Благословяющий Мой знак.
В лицо пусть веет ветер встречный, —
Иди — и помни: Я велел".
Так говорил Господь, и млечный
На темном небе путь блестел.

1922

ИЗ ЦИКЛА СТИХОВ О СЕРБИИ

1.

... Когда же победно османы
Нахлынули, ширя набег,
Ты вышел встречать ятаганы,
В бараний закутавшись мех.
Под грузом блистательной Порты
Застыли недвижно века;
Но прятала нож полустертый
За пояс упорно рука.
И редко кто помнил на свете
Про твой вековечный окрест,
Где серп вознесенный мечети
Венчал покосившийся крест
.........................
Но русскому сердцу дороже
В пастушьем напеве свирель,
У женщины, с нашею схожей,
В руке вековая кудель,
И весь от загара ты бурый,
Огонь высекающий в трут,
И эти овчинные шкуры
И потом пропитанный труд...

1924

2.

За старой ригой поворот.
Легко итти по росным тропам
В вечерний час на огород,
Дыша гвоздикой и укропом.
О, мирный труд! Шагает конь.
Чигирь скрипит. Вода струится.
Нет, дни пожаров и погонь
Теперь сплошная небылица.
И в этот час, средь синих верб,
Когда двурогий месяц встанет,
Как может верить старый серб,
Словам о буре и о бране.
Мне — ратной совести укор,
Ему — его земля и травы
И даст он молча помидор
Рукой мне грязной и шершавой.

3.

Опять сентябрь в чужой стране.
Но не ищу судьбе укора,
Идя по розовой стерне
Тропой уклонной косогора.
Приюта нет — ну что-ж и пусть
Меня влекут чужие дали, —
Вручу дорожным ветрам грусть,
Чужим полям отдам печали.
Я знаю, кто нетороплив,
Кто числит время ростом злаков,
Тому сентябрь везде счастлив
И благосклонно одинаков.
И с сердцем легким и простым,
Гляжу, весь мир благословляя,
Как над селом лиловый дым
Восходит ввысь, лениво тая.

1924

ВЕТЕР

Дуй, ветер, дуй! Сметай года,
Как листьев мертвых легкий ворох.
Я не забуду никогда
Твой начинающийся шорох,
Твоих порывов злую крепь
Не разлюблю я, вспоминая
Далекую родную степь
Мою от края и до края.
И сладко знать: без перемен
Ты был и будешь одинаков, —
Взметай же прах Азовских стен,
Играй листвою буераков,
Кудрявь размах донской волны,
Кружи над нею чаек в плаче,
Сзывай вновь свистом табуны
На пустырях земель казачьих
И, каменных целуя баб
В свирепой страсти урагана,
Ковыльную седую хлябь
Гони к кургану от кургана.

1924

СНЕГ

Моему брату

Ты говоришь: — Смотри на снег,
Когда синей он станет к ночи.
Тяжелый путь за прошлый грех
Одним длинней, другим короче;
Но всех роднят напевы вьюг,
Кто в дальних странствиях обижен.
Зимой острее взор и слух
И Русь роднее нам и ближе.
И я смотрю... Темнеет твердь.
Меня с тобой метель сдружила,
Когда на подвиг и на смерть
Нас увлекал в снега Корнилов.
Те дни прошли. Дней новых бег
Из года в год неинтересней, —
Мы той зиме отдали смех,
Отдали молодость и песни.
Но в час глухой я выйду в ночь,
В родную снежную безбрежность —
Разлуку сможет превозмочь
Лишь познающий безнадежность.

1924

ПАРИЖСКАЯ ВЕСНА

1.

Всё тот же Лувр и то же Тюльери, —
Просторные, пустынные аллеи;
В воде бассейна медленные змеи
Весенней догорающей зари.
И в окнах тот же рыжеватый свет —
Вечерний слиток золота и меди,
И на закат всё так же прямо едет
Со шпагою упрямый Лафайет.

2.

О неземной невероятной неге
Возвышенного бытия
Строфой классических элегий
Звенит фонтанная струя.
И сыпет золотом богато
Заката щедрая рука,
Загнув над крышею сената
Торжественные облака.

3.

Прохожих редких четок шаг.
Длиннее тени на газоне;
Ты ждешь, когда фонарь уронит
В канал серебряный зигзаг.
Как передать в простых речах
И этот вечер вешне-мглистый
И этот блеск, сухой и чистый,
В твоих восторженных очах.

1925

ИЗ ПОЭМЫ "ПЕРЕКОП"

Родному Атаманскому полку.

...Нас было мало, слишком мало.
От вражьих толп темнела даль;
Но твердым блеском засверкала
Из ножен вынутая сталь.
Последних пламенных порывов
Была исполнена душа,
В железном грохоте разрывов
Вскипали воды Сиваша
И ждали все, внимая знаку,
И подан был знакомый знак...
Полк шел в последнюю атаку,
Венчая путь своих атак...
............................
Забыть ли, как на снеге сбитом
В последний раз рубил казак,
Как под размашистым копытом
Звенел промерзлый солончак,
И как минутная победа
Швырнула нас через окоп,
И храп коней, и крик соседа
И кровью залитый сугроб...
...........................
О милом крае, о родимом
Звенела песня казака
И гнал и рвал над белым Крымом
Морозный ветер облака.
Спеши, мой конь, долиной Качи,
Свершай последний переход.
Нет, не один из нас заплачет,
Грузясь на ждущий пароход,
Когда с прощальным поцелуем
Освободим ремни подпруг
И, злым предчувствием волнуем,
Заржет печально верный друг.

1925

МАРТ

За облысевшими буграми
Закаты ярче и длинней,
И ниже виснут вечерами
Густые дымы куреней.
В степи туманы, да бурьяны,
Последний грязный, талый снег,
И рьяно правит ветер пьяный
Коней казачьих резвый бег.
Сильней, сильней стяни подпруги,
Вскачи в седло, не знав стремян;
Скачи на выгон, за муругий
На зиму сложенный саман.
Свищи, кричи в лихой отваге
О том, что ты донской казак;
Гони коня через овраги,
За самый дальний буерак.
Пусть в потной пене возвратится
Твой конь и станет у крыльца;
Пусть у ворот ждет молодица
С улыбкой ясной молодца.
Отдай коня. Раздольно длинный
Путь утомил. И будешь рад
Вдохнув в сенях ты запах блинный,
Повисший густо сизый чад.
Как раньше предки пили, пели,
Так пей и ты и песни пой.
Все дни на масляной неделе
Ходи с хмельною головой.
Но час прийдет. И вечер синий
Простелит медленную тень,
И в запоздалых криках минет
Последний день, прощеный день.
Сияй лампадами, божница,
В венке сухого ковыля.
Молиться будет и трудиться
Весь пост казачая земля.

1925

СОЧЕЛЬНИК

Темнее стал за речкой ельник.
Весь в серебре синеет сад
И над селом зажег сочельник
Зеленый медленный закат.
Лиловым дымом дышат хаты,
Морозна праздничная тишь.
Снега, как комья чистой ваты,
Легли на грудь убогих крыш.
Ах, Русь, Московия, Россия,
Простор безбрежно снеговой,
Какие звезды золотые
Сейчас зажгутся над тобой.
И всё равно, какой бы жребий
Тебе ни бросили года,
Не догорит на этом небе
Волхвов приведшая звезда.
И будут знать и будут верить,
Что в эту ночь, в мороз, в метель
Младенец был в простой пещере
В стране за тридевять земель.

1926

Помню горечь соленого ветра,
Перегруженный крен корабля;
Полосою синего фетра
Уходила в тумане земля;
Но ни криков, ни стонов, ни жалоб,
Ни протянутых к берегу рук, —
Тишина переполненных палуб
Напряглась, как натянутый лук,
Напряглась и такою осталась
Тетива наших душ навсегда.
Черной пропастью мне показалась
За бортом голубая вода.

1926

И. А. Бунину.

Пущу собак. И, как дитя, заплачет
На пахоте настигнутый русак
И вновь Устин, отцовский доезжачий,
Начнет ворчать, что я пускал не так.
— Опять, паныч, у вас расчету мало.
И с сердцем бросив повод на луку,
Он острием старинного кинжала
Слегка проколет ноздри русаку.
О, мудрая охотничья наука!
Тороча зайца, слушаю слугу,
И лижет старая, седеющая сука
Кровавый сгусток в розовом снегу.

1926

Свою судьбу я искушал, —
В те дни всего казалось мало, —
Я видел смерть и с ней играл,
И смерть сама со мной играла.
Была та дивная пора,
Неповторимым искушеньем
И наша страшная игра
Велась с жестоким упоеньем.
Всепожирающий огонь
Испепелил любовь и жалость, —
Сменялся бой, менялся конь,
Одна игра лишь не менялась.

1938

Над весенней водой, над затонами,
Над простором казачьей земли,
Точно войско Донское, — колоннами
Пролетали вчера журавли.
Пролетая печально курлыкали,
Был далек их подоблачный шлях.
Горемыками горе размыкали
Казаки в чужедальних краях.

1938

Опять весенний ветер
И яблони в цвету,
Опять я не заметил,
Что лишний час иду,
Кружу в знакомом поле
Не попаду домой, —
Опять я пьян от воли,
От дали голубой.
К чему воспоминанья,
Черед минувших дней,
Скитанья и страданья
Всей юности моей,
Ненужные сомненья,
Мученья без конца?
В душе весна, да пенье
Веселого скворца.

1938

Казаков казачки проводили,
Казаки простились с Тихим Доном.
Разве мы — их дети — позабыли
Как гудел набат тревожным звоном?
Казаки скакали, тесно стремя
Прижимая к стремени соседа.
Разве не казалась в это время
Неизбежной близкая победа?
О, незабываемое лето!
Разве не тюрьмой была станица
Для меня и бедных малолеток,
Опоздавших вовремя родиться?

1939

В эту ночь мы ушли от погони,
Расседлали своих лошадей;
Я лежал на шершавой попоне
Среди спящих усталых людей.
И запомнил и помню доныне
Наш последний российский ночлег,
Эти звёзды приморской пустыни,
Этот синий мерцающий снег.
Стерегло нас последнее горе, —
После снежных татарских полей, —
Ледяное Понтийское море,
Ледяная душа кораблей.

1931



Едва я жизнь узнал сполна,
Как ты уже ушел от жизни;
Но злая воля не дана
Потусторонней укоризне.
И вот, средь пылкой суеты
Моих беспутных увлечений
Со мною рядом будешь ты
С загробным холодом сомнений.
Пройдет ли год иль десять лет,
Всё та же будет дружба наша,
Всё тот же мой тебе привет —
Вином наполненная чаша.

1938


Возвращается ветер на круги своя,
Повторяется жизнь и твоя и моя,
Повторяется всё, только наша любовь
Никогда не повторится вновь.

1937


Франции

Жизнь не начинается сначала
Так не надо зря чего-то ждать;
Ты меня с улыбкой не встречала
И в слезах не будешь провожать.
У тебя свои, родные, дети,
У тебя я тоже не один,
Приютившийся на годы эти,
Чей то чужеродный сын.
Кончилась давно моя дорога,
Кончилась во сне и наяву, —
Долго жил у твоего порога,
И еще, наверно, поживу.
Лучшие тебе я отдал годы,
Все тебе доверил, не тая, —
Франция, страна моей свободы —
Мачеха веселая моя.

1938




С


Свою судьбу я искушал, —
В те дни всего казалось мало, —
Я видел смерть и с ней играл,
И смерть сама со мной играла.
Была та дивная пора,
Неповторимым искушеньем
И наша страшная игра
Велась с жестоким упоеньем.
Всепожирающий огонь
Испепелил любовь и жалость, —
Сменялся бой, менялся конь,
Одна игра лишь не менялась.

1938


Над весенней водой, над затонами,
Над простором казачьей земли,
Точно войско Донское, — колоннами
Пролетали вчера журавли.
Пролетая печально курлыкали,
Был далек их подоблачный шлях.
Горемыками горе размыкали
Казаки в чужедальних краях.

1938


Ты с каждым годом мне дороже,
Ты с каждым годом мне родней, —
Ты никогда понять не сможешь
Любви безвыходной моей.
Ты не оценишь эту нежность,
Названия которой нет,
Всю обреченность, безнадежность
Моих однообразных лет,
Ты обрекла меня на муку, —
Но буду славить вновь и вновь
Я нашу страшную разлуку,
Неразделенную любовь.

1938